он этих пескарей на славу. Румяные, золотистые получились. А стали есть, так от удовольствия чуть глаза не повылазили. Шпроты магазинные, скажу я вам, и рядом не стояли. Вот такая эта рыбка пескарь. Цимус одним словом. Такие дела.

* * *

Много лет прошло с тех пор. В каких краях бродит тот табор?

Может, по Украине гуляет, может, по Румынии или Молдавии, а может, по небесным просторам, где никогда не заходит солнце.

Жива ли кареглазая Маша? Жив ли Коля? Не знаю. Но все они живы в моей памяти.

Такие вот дела.

Вишневое варенье

Пересматривал на днях старые фотографии. На одной из них отец и мать варят варенье в тазу. Рядом трехлетняя сестренка. Солнце яркое и жаркое. Отец в соломенной шляпе и с обнаженным торсом помешивает варенье, сидя на корточках. Мама в пляжном наряде улыбается, а сестренка блаженно потягивается, испробовав пенок, снятых с варенья. Кто испробовал таких пенок, поймет ее блаженство, а кто не пробовал, пусть позавидует и облизнется. Таз стоит на булыжниках, под ним колышется пламя, поедая дровешки. Снимку больше семидесяти лет. Меня на нем нет, потому что я как раз и снимал эту веселую компанию. Мне тогда было лет шесть или семь, или около того.

Дело было в Полтаве, вернее, на окраине славного города. Мы приехали в папин отпуск отдохнуть, позагорать, подкормиться. Вообще-то часто отдыхали на Украине, потому что так хотел отец. Он считал себя украинцем, хотя не владел украинской мовой. Да и по крови был наполовину украинцем, наполовину из донских казаков. Считалось, что отдыхать на Украине дешево и сытно. Что было правдой.

Вишневого варенья наварили два ведра. А уж сколько свежей ягоды на это пошло, сказать не смогу. Много. Вишню нам продали дешево, но при условии, что ягоды снимать с деревьев мы будем сами. Хозяевами вишневого царства были две сестры преклонного возраста и их девяностолетняя мать. Все учительницы местной русскоязычной школы. Они же и сдавали нам комнату в своем довольно-таки большом доме.

Выбрали дерево со спелыми ягодами, отец приставил лестницу, полез, потом посмотрел на нас сверху и слез. Оказалось, что он плохо переносит высоту, голова кружится и все двоится перед глазами. Это еще с войны, последствие контузии. Но не беда, под рукой есть я. Живо взлетел я по лестнице, прихватив корзинку, и стал ягоды собирать. Ягоды спелые, крупные, сладкие, с приятной кислинкой. Нет-нет и я не мог удержаться, чтобы не отправить в рот пару ягод. Рожица моя выглядела наверное потешно, вся перемазанная алым соком. Вокруг пчелы жужжат, осы злющие, мухи противные. И все пытаются сесть на лицо, слизнуть сладкий нектар. А то и укусить. Волей-неволей приходилось одновременно и собирать ягоды и отмахиваться от назойливых насекомых. Сколько надо было, столько и набрал, чудом избежав падений от прогибавшихся ветвей.

В саду не только вишня росла, хотя и преобладала, тут и груши разных сортов, и яблоки наливные, и абрикосы, и сливы. Здесь я впервые повстречал сливу Ренклод, размером чуть ли не с куриное яйцо, желто-зеленую, сладкую как мед. И больше всего меня поразило, что на свет была она прозрачна настолько, что косточка внутри нее виднелась во всех деталях.

И вот стою я в глубине сада, рядом с сараем, смакую одну сливу, а другую рассматриваю. И тут надо мной ласточка проносится, да так низко, что даже чиркнула крылом по моему уху. Сделала надо мной круг и влетела в приоткрытую дверь сарая. Мне стало любопытно. Наверняка там ласточкино гнездо. Я просунул голову в сарай и убедился, что был прав: под самой крышей гнездо прилепилось к стене, а ласточка кормит своих малышей. Они так смешно разевали желтые рты и пищали очень похоже как пищат маленькие, еще слепые, котята. Хотелось смеяться.

И тут опустил я глаза. И что же я увидел! Гроб. А в гробу мертвая старуха. В саване. В приподнятой сухой руке раскрытая книга. Сноп света падает из бокового окошка на страницы. Я онемел. И вдруг покойница захихикала. У меня ноги отнялись. Сердце заколотилось. Я ойкнул. И тут старуха повернула ко мне мертвое лицо и поманила пальцем. Я чуть не помер от страха.

Вскрикнул я и бросился бежать. Влетел в комнату, сел на стул и попытался осмыслить увиденное. Вошла мама, посмотрела на меня внимательно и говорит: «А ну рассказывай, что стряслось». Я и рассказал все как было. «Да ты что! — мама удивилась, подумала и произнесла: — Ничего страшного, разберемся. Да не трясись ты». И вышла. Вскоре она вернулась, да не одна, а с Серафимой Павловной, хозяйкой дома. Серафима Павловна, полная и степенная, старшая из сестер, преподавала в школе не меньше полувека, а сестра ее, года на два младше, худощавая и смешливая, Оксана Павловна, учила деток тоже немало лет. Мама и Серафима Павловна тихо переговаривались и улыбались.

Подсела ко мне учительница, взяла мои руки в свои ладони, пухлые и теплые, и завела разговор: «Хороший ты мой мальчик, успокойся. То, что ты увидел в сарае, это все чепуха. Даже не ломай голову. Понимаешь, моя мама, Елизавета Ивановна, иногда устает от нас. Мы с сестрой суетимся, гремим посудой, громко спорим, а это ее раздражает. Тогда она берет какую-нибудь книжку и уходит в сарай, где тихо и спокойно. Там гроб стоит, выдолбленный из ствола дерева лет тридцать назад. У нас так принято заранее заготавливать себе гроб, обычай такой, не удивляйся. Мы к этому гробу давно привыкли, смотрим на него как на мебель, которой место в сарае. Елизавета Ивановна укладывается в него будто в кровать, вздремнет чуток, а то и книжечку почитает. У нее там подушечка, набитая успокаивающими травами. Подложит эту подушечку под голову и отдыхает от нас, дочек своих. Она сейчас читала рассказы Бориса Житкова. Очень смешные рассказы. Почитай обязательно. Будешь смеяться. Ты все понял?». Я кивнул головой, что понял. Я и правда, все понял, успокоился, сердце ровно стало биться. И посмеялся вместе с мамой и Серафимой Павловной над своими же страхами.

Позже мы сидели на лавочке рядком с Елизаветой Ивановной. Я вслух читал рассказы Житкова, а Елизавета Ивановна кивала седенькой головой после очередного смешного эпизода, улыбалась и гладила меня по белобрысой голове сухонькой ласковой ручкой. Такие вот дела.

Так вот, не буду лукавить, скажу прямо, приехали мы сюда, чтобы варенье вишневое сварить. Папа мой любил его до неприличия. Еще с детства влюбился.